Об Архаизации.

Текстик тут один сделал. Но людей, для которых его делал, он слегка напугал. Ну, да, понимаю, сложный текстик. И длинный. Не все в нем однозначно. Ну, пусть тут полежит. Может, сойдет на что....

* * *

Сейчас много говорят об архаизации социальных и общественных отношений. Как пример приводятся многие развивающиеся страны, которые, кажется, двигались в противоположном вектору глобализации направлении. Сравнивают Пакистан 1960х и сейчас, Афганистан 1960х и сейчас, ряд стран Африки 1970х годов и современное их состояние. Тот же Египет.

Эти сравнения, справедливы, если, конечно, мы признаем, что говорим о специфическом пласте городской вестернизированной культуры, которая до известной степени противостояла большей части – в демографическом, экономическом и социальном плане – общества в соответствующих странах. Противостояла – и проиграла. А с ней проиграли и порожденные ею коммуникационные и социальные парадигмы.

Архаизация, прежде всего, затрагивает форматы и модели коммуникаций между обществом, элитой и властью, и только затем – социальные институты. Которые «по внешнему виду» в значительной части «успешно» архаизированных стран сохраняются во вполне «западном» виде. Но архаизация происходит не только в развивающемся мире. Она происходит везде. Однако формы архаизации везде разные, как различным является влияние этих процессов на политическую культуру и политические коммуникации, доказывая, к слову, что обещанной «глобализации политических форматов» («конца истории», по сути) не только не происходит, но и, вероятно, происходить не будет. На Украине архаизация общественного пространства происходит в форме атомизации общества и возвращения к исторической «сетевой» анти-иерархической псевдо-государственности («козацькой дэржаве»). В Италии прорастает, преодолевая традиционное политико-религиозное разделение, географическая стратификация, которая была фактом и фактором итальянской жизни еще менее 150 лет назад. В прибалтийских лимитрофах, восстанавливается исторически характерная модель «эмиграционной социальности» через «экспорт» трудоспособного населения на фоне локальной экономической деградации. Начало XX века в чистом виде. И таких примеров много: редко где архаизация не происходит и это, скорее, подозрительные исключения. Как, например, Франция, которая, вероятно, стоит на пороге крупнейшего кризиса государственности, или США, находящиеся примерно в той же фазе. Это - страны, которые «застряли в постмодерне» и очень уязвимы в случае глобального кризиса.

Архаизация отражает кризис институтов демократии западного типа и поиск обществом (именно обществом – процесс идет явно «снизу») новых механизмов обратной связи с элитой. Вообще-то раньше это называлось «популизм» и противопоставлялось респектабельности. Сейчас это так не называется. То есть изменились стандарты. Думается, что и политическую ситуацию в России также надо оценивать в историческом контексте. Ведь и нас не миновали процессы архаизации социальных форматов, включая отношения власти и общества.

Назовем вещи своими именами: в российском обществе и в его отношении к власти есть четко выраженная психологическая «цветовая дифференциация штанов», то есть, некое неписаное понимание «кому чего положено», а с ним, - понимание и того, как кому положено себя вести и как общаться.

Конечно, есть и пресловутый фактор «сакральности власти», однако поздний Брежнев, Горбачев и Ельцин настолько «десакрализировали» российскую власть, что надо быть запредельно наивным, чтобы надеяться, что сакрализация вернется хотя бы на уровень «раннего Брежнева». Несмотря на попытки ре-сакрализации и известные тактические успехи, воссозданию стратегической сакральности власти, идеи неприкасаемости системы, ее транс-временного характера (хотя бы и в «китайском» формате), сегодняшние усилия «инженеров человеческих душ» пока не помогли.

Так, что наша архаизация общественных отношений и коммуникаций будет происходить объективно в условиях сохраняющейся десакрализации, но и еще «народной экспертности» в отношении власти. Главное право, которое осталось у российского общества от времен, когда авторитет власти лежал у плинтуса, - это способность и готовность любого человека высказываться о власти. Такое быстро не проходит. В России главное разделение в восприятии элиты обществом происходило и происходит между «избранной тысячью», ближними боярами лидера, и «позолоченным миллионом», то есть тем, кого на Украине принято называть «политикумом», т.е. «приэличеных слоев», порой вполне поведенчески люмпенизированных.

Но, если для «избранной тысячи» (т.е. «царя» и его «ближних людей») в общественном сознании существуют одни «допуски и припуски», то для «позолоченного миллиона» - совершенно другие. Проще говоря: «избранной тысяче» дозволено гораздо больше, чем «позолоченному миллиону», а концепция «политикума» в российской политической ментальности не прижилась, более того, видимо, под воздействием образа «незалежной» вызывает довольно откровенное неприятие общества. Безответственная тусовка, кочующая с телеканала на телеканал, которая не понятно где и кем работает (и работала ли вообще когда-нибудь)? Нет, российское общества эта «парадигма» явно не прельщает.

Высшая власть должна быть далекой, суровой, серьезной и нечастой. Она может и должна мифологизироваться и само-мифологизироваться (примером чему становятся порой фантасмагорические рассуждения о наличии некоего «хитрого плана Путина», к которому причисляются уже практически все события). В действительности, это нормально и соответствует тем трендам коммуникационной и политической архаизации, которые для России являются естественными.

А «избранная тысяча» должна быть рядом с высшей властью и светить «отраженным светом», даже если на дворе кромешная мгла. Но за это «избранной тысяче» многое, с точки зрения общества, а не уголовного кодекса, и позволено. Посему и попытки критиков режима «лупить» по окружению первого лица за редчайшим исключением, ни к чему не приводят. Известное исключение – Владимир Якунин, но и тут оно подтверждает правило: критики Якунина начали иметь успех только тогда, когда он выпал из «избранной тысячи», причем выпал совершенно не в результате обвинений в коррупции и т.д.

А власть «ближняя» должна быть простой, понятной, живой. То есть, такой де как мы. И она должна быть нами контролируема и для нас доступна. И должна вести себя в соответствии с определенными понятными обществу критериями. Она может и должна ездить на метро или велосипеде на работу, что недопустимо для власти высшей и «избранной тысячи». «Власть ближняя» - региональный и муниципальный уровень должен уметь говорить с людьми и понимать, что происходит «на земле», уметь говорить с людьми (коммуникационные навыки для “ближней власти” вообще являются одними из наиболее значимых). А главное, - она не должна думать, что подобна власти высшей и «избранной тысяче».

Известный термин «региональные бароны», отражавший негативное отношение общества к региональным элитам, возник в связи с ситуацией именно неконтролируемости руководителей регионов со стороны общества и их стремление присвоить себе такой статус в политических коммуникациях, который допустим с точки зрения общества только для власти высшей. Посему и попытки некоторых региональных начальников вести себя «в президентском формате» вызывали и вызывают нарастающее недовольство. Ибо общество понимает, что за изменением формата коммуникаций неизбежно последует изменение социального поведения и ухудшение экономической ситуации.

Можно сказать, что в России начинающаяся социальная архаизация стала одним из инструментов упорядочения процесса разложения (и, будем надеяться, обновления) социально-экономических отношений времен нефтегазового гламура. То есть, как сказали бы умные люди, сокращения коррупционной ренты и повышения эффективности текущего управления. Следующим этапом - куда более опасным для элиты в целом и власти в частности - может стать небыстрое, но неуклонное фоормирование архаизиированных форм общественных отношений и, как естественное следствие, архаизированных форм выражения народного мнения. То есть, говоря западным языком, - политических институтов. С которыми не считаться - особенно, если нефть не достигнет “сияющих высот” в 100 долларов, не сможет ни власть “ближняя” (тут вообще могут начаться системные проблемы), ни власть высшая. Нам, ведь, уже не режет слух словосочетание “сельский сход”, правда?

Вы скажете, что это воплощение традиционной формулы «хороший царь – плохие бояре»? Да, отвечу я вам – именно так, нравится это нашим «людям с хорошими лицами» или нет. И эта тенденция объективна и, по крайней мере, среднесрочна.

Но, конечно, наши элитарии могут ее не признавать и продолжать отправлять естественные надобности в направлении, противоположном розе ветров. У нас для этого и существует демократия.

Собственно, большая часть проблем в отношениях между обществом и элитой в сегодняшней – переходной, как мы все понимаем – России возникают из того, что «позолоченный миллион» решил включить себя в «избранную тысячу», став практически неприкасаемым. Только ненаблюдательный человек не увидит исторического тождества между понятиями «не по чину берет» и «личная нескромность». А это, собственно, именно то, что больше всего раздражает современное российское общество в элите и что вызывает нарастающее (не вижеть этого тоже нельзя) социальное напряжение. Которое - это очень заметно - задевает региональные власти и элиты (“власть ближнюю”) гораздо сильнее, чем власть высшую.

Архаизация социальных форматов, знаете ли….

Требования общества усилить борьбу с коррупцией («как при Сталине») связано именно с недостаточностью мер по коммуникационной стратификации в элите и по управляемой адаптации поведенческих практик «позолоченного миллиона», наработанных во времена «нефтегазового гламура», к новым социальным реалиям, ну и к новому ценовому коридору в углеводородах. Возгласы со стороны «креативного меньшинства» о деградантском характере большинства общества («ватное быдло» и т.п.) отражают как раз непонимание изменившегося контекста коммуникаций и текущих коммуникационных трендов.

В прошлом «зависли» как раз креаклы, а основная часть общества развивается вполне «в тренде». Общество уже интегрировалось в новую социальную и коммуникационную среду, особенности которой «позолоченному миллиону» еще только предстоит познать.

Возможно, на собственной шкуре.