ГЕОПОЛИТИКА https://www.geopolitica.ru/bind/geopolitika

Геополитика и социология. Что такое общество?

C социологической точки зрения геополитика представляет собой научную дисциплину, основанную на изучении отношения общества к качественному пространству[1]. Разумеется, любая социологическая дисциплина подразумевает изучение общества: например, «социология международных процессов», «социология культуры», «социология религии», «социология политики» и т.п. подразумевают, что речь идет об изучении международных процессов, культуры, религии и политики с точки зрения общества. Точно так же при социологическом понимании геополитики делается акцент на обществе.

Но понимаем ли мы, что такое общество? В самой социологии, где общество выступает в качестве главного предмета, ведутся бесконечные споры относительно его дефиниции, хотя определенный консенсус нащупывается, без чего социологии как науки не существовало бы.

Понятие «общества» часто употребляется в привычном политическом и журналистском дискурсе как антитеза «государству» и «политике». Как правило, противопоставляются государственные и гражданские институты, т.н. «гражданское общество». Таким образом, в одном из определений общества указываетс на то, что оно напрямую не совпадает с государством. Государство же, в свою очередь, является воплощением политики. Таким образом, общество само по себе рассматривается как не политическое явление.

Одновременно, общество понимается как структура первичная по отношению к человеку, так как оно формирует смыслы, которые ложатся в основу всей человеческой жизни. Человек может мыслить в категориях «субъекта-объекта», понимая под «субъектом» самого себя, а под «объектом» окружающий мир, но может мыслить и иначе, пребывая по ту сторону субъекта и объекта, не разводя себя и мир по разные стороны, не приписывая им отдельных, не сводимых друг к другу онтологических свойств. Наряду с человеком, пребывающим перед природой, вполне можно представить человека, находящегося в природе, внутри нее и не выделяющего самого себя в отдельную инстанцию. Это позиционирование зависит не от самого человека, но от общества, в котором он воспитывается, взращивается и проходит становление. Общество дает статусы всему, с чем имеет дело – людям, полам, социальным, политическим и культурным явлениям, а также природе, «ближнему» и «дальнему» физическому миру. В таком широком понимании общество является матрицей человечности, истоком и парадигмой всех человеческих смыслов.

Наше определение геополитики как научной дисциплины, основанной на изучении отношения общества к качественному пространству, является социологическим определением. В рамках такой науки исследуется не столько отношение к пространству со стороны государства или отдельного человека, сколько то, как воспринимается пространство обществом в целом – обществом как активным производителем всей корневой семантики, как создателем смысловых структур[2]. Пространство, осмысляемое обществом, и есть качественное пространство – «качественное» в том смысле, что оно наделено особыми семантическими свойствами, упорядочено, расчерчено в соответствии со специфическими культурными и мифологическими (иногда религиозными) системами координат, характеризующими каждое конкретное общество.

Социология пространства

Географические объекты и явления -- суша, море, реки, леса, горы, пустыни, болота, степи, холмы, берега, тундра и т.п.  -- могут осмысляться по-разному в зависимости от типа общества, с которым  мы имеем дело. С социологической точки зрения не существует «единой географии» или «единой природы», «единого внешнего мира» и «единой окружающей среды». Каждое общество имеет свою географию, свою природу, свой окружающий мир, свою среду. Л.Гумилев называл это термином «вмещающий ландшафт»[3]. Ландшафт осмысляется, преобразуется, используется и истолковывается в зависимости от того, каким его видит конкретная культура конкретного общества.

Поэтому геополитика в социологической перспективе представляет собой не просто совокупность политических (государственных, властных) решений, оценок, шагов и стратегий в отношении к пространству (так геополитика определяет саму себя), но результат осознания обществом (культурой, народом) своего места в социально сконструированном им самим мире (природном, культурном, «физическом», «политическом» и «цивилизационном»), ситуирование обществом самого себя в учрежденной им же самим географической системе координат, наполненной особыми качественными смыслами. При этом в отличие от других областей социологии социологически понятая геополитика сосредоточивает внимание на том, как общая социологическая карта мира, составленная всем обществом, но чаще всего остающаяся в сфере бессознательного, проявляет себя в конкретных политических решениях, в вопросах войны и мира, в политических альянсах, в стратегических концепциях, в процессах экспансии, завоеваний, в вопросах религии, этнической политики, культуры, образования, то есть в области политики, сопряженной, в первую очередь, с пространственным фактором -- во внешней политике, международных отношениях, стратегической и оборонной сферах, вооруженных силах, а также в административно-территориальном устройстве (прежде всего в его соотношении с внешнеполитическими принципами и религиозной, политической и этнокультурной идентичностями).

Общество является источником карты мира, которая может иметь различные масштабы – от этноцентрума[4] архаических племен до глобального взгляда современной цивилизации. Обрисовав эту карту и найдя на ней место самому себе (чаще всего это место находится в центре), общество начинает действовать в соответствии с этим представлением, что выливается в ряд политических актов, осуществляемых властью, то есть политической инстанцией. Геополитика концентрируется на этих актах и ищет их связи со структурой пространства, а также пытается их объяснить, частично или полностью («географический детерминизм»[5]), этой структурой.

Социологическое понимание пространства описал классик социологии Эмиль Дюркгейм:

«Как показал Амелен[6], пространство это не та смутная и неопределенная среда, которую представлял себе Кант: чисто и абсолютно однородная, которая не могла бы служить ничему и не открывала бы для мысли никаких перспектив. Пространственное представление состоит сущностно в первичной координации, привнесенной в данные чувственного опыта. Но эта координация была бы невозможна, если бы части пространства были бы качественно одинаковы, если они полностью могли бы быть взаимозаменяемыми. Чтобы иметь возможность пространственно расположить вещи, необходимо иметь возможность их разместить различно: одни поставить вправо, другие влево, одни сверху, другие снизу, одни на севере, другие на востоке и т.д., точно так же, как и для упорядочивания состояний сознания, необходимо локализовать их в привязке к определенным датам. Это значит, что пространство не было бы самим собой, если бы оно, как и время, не было разделено и дифференцировано. Но откуда происходят эти столь существенные различия? Не существует ни «права», ни «лева», ни «верха», ни «низа» самих по себе. Все эти различия происходят из того, что соответствующим регионам приписываются различные аффективные ценности. А так как люди одной и той же цивилизации представляют собой пространство сходным образом, эти аффективные ценности и различия, вытекающие из этих ценностей, будут для них общими; а это значит почти с необходимостью, что их исток следует искать в социальности».[7]

Спор геополитиков и социологов

В связи с этим следовало бы обратить внимание на спор между социологами и геополитиками и, в частности, между Марселем Моссом[8] и Фридрихом Ратцелем[9], точнее, на критику М. Моссом идей Ф. Ратцеля, принадлежавшего к первому поколению геополитиков. Француз Марсель Мосс, племянник Э.Дюркгейма -- крупнейший социолог-классик. Немец Фридрих Ратцель — создатель политической географии и антрополого-географической школы, предвосхитивший геополитику как науку.

Ф. Ратцель утверждал, что общество, располагающееся, например, на горах, основательно отличается от равнинного общества, и является специфически горным обществом со своими особыми моделями. Из факта расположения на горах, по Ф. Ратцелю, можно заключить, что это общество построит специфическую политическую систему, создаст соответствующие системы этики, права и религии. Общество, живущее на равнине, создаст все иным образом. У Ф. Ратцеля мы наблюдаем многое из того, что можно назвать «географическим детерминизмом». С философской точки зрения он рассматривает, например, гору в качестве первичной «объективной реальности», а общество — в качестве «субъективного отражения», осознания этой реальности, рефлексии на эту реальность. Равнина — реальность, а равнинное общество – её отражение и т.д. Причем вначале существует пустая равнина, а лишь затем пришедшие туда и расселившиеся там люди. Таким образом, по Ф. Ратцелю, общество отражает, а затем выражает в себе качественное пространство. В подобном подходе, чреватом географическим детерминизмом, критики позднее упрекали и крупнейшего российского этнолога Льва Николаевича Гумилева[10].

Географический детерминизм исходит из предопределенности общества, его культуры, его политической, социальной, этической и даже религиозной системы, географическим положением. Так, Лео Фробениус, немецкий этнолог и этносоциолог, выдвинул гипотезу о существовании двух культур — хтонической и теллурической[11]. Согласно Л. Фробениусу, есть общества, которые в качестве жилища преимущественно роют норы, закапываются. Эти общества этнолог назвал «хтоническими». (Вспомним сюжет повести А.Платонова «Котлован»[12], показательный для понимания русского отношения к пространству). Одновременно существуют общества, которые насыпают холмы, кучи, горы и строят конструкции, обращенные вверх – шалаши, дома, стеллы, дворцы и т.п. Это общества «теллурические» (например, «город на холме» американской мечты). Между американским теллурическим идеалом и русским закапыванием в бездну,  нору (метро в Москве рассматривается не только как средство передвижения, но как «музей» и объект национальной гордости[13]) существует определенная симметрия, как между теллурическим и хтоническим типами.

Мнению геополитиков и близких к ним представителей географического детерминизма социологи (в частности, М. Мосс) противопоставляли соображения о том, что не существует никаких гор (степей, лесов, равнин и т.д.) самих по себе. Гора — социальное явление. Она конституируется и осмысляется как «гора» только высокоорганизованной, интенсивно различающей структурой человеческого разума в ходе развертывания социального процесса. Поэтому социологи предлагали говорить не о географии, а о морфологии общества -- иначе говоря, о том, как общество на своих фундаментальных структурных уровнях осмысляет ландшафт.

М. Мосс писал об этом:

«Одним словом, теллурический (земной, географический) фактор должен быть поставлен во взаимосвязь с социальной средой в ее тотальности и ее комплексности. Он не может быть взят изолированно. И также, когда мы изучаем следствия, мы должны отслеживать резонанс во всех категориях коллективной жизни. Все эти вопросы не географические, но социологические. И именно в социологическом духе их следует рассматривать. Вместо термина антропогеография, мы предпочитаем термин социальная морфология, чтобы обозначить ту дисциплину, которая вытекает из нашего исследования; это не из любви к неологизмам, но из-за того, что различные наименования выражают различие в ориентациях».[14]

В качестве доказательства своей правоты социологи приводили в пример довод, что аналогичные ландшафты порождают разные типы общества, поскольку понимание горы, воды, берега, моря, реки, равнины, леса, болота, степи и т.п.  в разных обществах будут разниться. С точки зрения социологии именно общество формирует семантику окружающей среды, конституирует внешний мир, географию как социальное, культурное и историческое явление. Общество не просто пассивно отражает природную среду, но, отталкиваясь от своей уникальной социальной парадигмы, интерпретирует природный ландшафт, а в некоторых случаях и существенно изменяет его.

Социологи в данном случае смотрят глубже, чем геополитики. Но еще глубже и интереснее, чем геополитики и социологи, смотрим мы, когда объединяем творческие и научные интуиции представителей геополитической школы с наработками классиков социологии и говорим о качественном пространстве как о пространстве географического ландшафта и одновременно о социологическом осмыслении этого ландшафта. Это особое, понятое социологически, геополитическое пространство и изучается приоритетно в данном учебнике.

Мы не утверждаем, что общество есть зеркало, поставленное перед ландшафтом. Мы утверждаем, что и ландшафт, и это зеркало (общество) не являются самостоятельными и оторванными друг от друга объективно существующими реальностями.

Реально только творческое социо- и природообразующее начало общества. Оно предопределяет и реакцию на гору, и представление о горе, и, в принципе, саму эту гору. Общество творит всё: и окружающий мир, и географию, и само себя.

Пространство, представляющее собой географический рельеф внешнего мира, есть не что иное, как проекция социальной морфологии. Социологическое толкование геополитики не выносит окончательного суждения о том, что первично: социальная матрица или географический ландшафт. Оно изучает их как единое и неразделимое целое.

Мы говорим о том, что к одной и той же стихии, к одному и тому же климату, к одному и тому же ландшафту можно различным образом отнестись. Пример -- отношение к стихии моря. Одни общества «впускают море внутрь», подстраиваются под него -- это и есть геополитическое явление «талассократии», «морского могущества». Другие общества даже в самом интенсивном взаимодействии с морем остаются «верными земле»: это явление называется «теллурократией», буквально «сухопутным могуществом».

Иначе говоря, различные общества по-разному согласуют свою социальную морфологию с географическим ландшафтом. Таким образом, нас нельзя упрекнуть ни в «географическом детерминизме», ни в абстрагировании от конкретных географических условий, в чем подчас упрекают социологов. В этом и заключаются основные предпосылки социологии геополитических процессов как дисциплины.

Три инстанции в геополитике, понятой как социологическая дисциплина

Гегополитика как социологическая дисциплина предполагает рассмотрение не только политических резюме пространственных представлений, выраженных в конкретных действиях и поступках государства и власти, но всей цепочки их возникновения, становления, формирования в глубинах общества, в сфере коллективного сознания, и даже в области коллективного бессознательного. И лишь с учетом полученных социологических данных геополитика рассматривает соответственный политический уровень: принятые решения, осуществленные действия, выигранные или проигранные войны, заключенные союзы, созданные военные блоки, осмысленные экономические и стратегические интересы и т.д.

Термин «геополитика» состоит из двух частей: «гео» (от греческого «gea», «земля») и «политика» (от греческого «полис», «πολις» -- «город», откуда первоначально произошло понятие «политика» как «способ управления полисом, городом-государством»). Социологический подход к геополитике вводит в диаду смыслов  «земное пространство»/«власть»  третий элемент --  общество, придавая ему  приоритетное значение. И политика, и «земное пространство», («ландшафт») рассматриваются как структуры социальных представлений, рождающихся и взаимодействующих в обществе.

В таком, «широком», понимании общества (контрастирующем с «узким» пониманием как противоположности государству и политике) и политическое измерение, и интерпретация окружающей земной среды рассматриваются как производные от глубинной структуры социума.

Таким образом, мы имеем дело с тремя главными инстанциями: 1) общество; 2) политика, государство, власть, право;  3) качественное пространство, географические представления, интерпретация пространственных, климатических и природных явлений.

Между этими инстанциями существует замкнутый контур связей. Обе производные (политика и представления о пространстве) вытекают из общества и связаны с ним структурно, концептуально, генетически. Это связи, погружающиеся корнями в глубину социального бытия. Кроме того политика и представления о пространстве как две производных от общей для них первичной социальной матрицы связаны между собой и непосредственными горизонтальными связями.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Социология и институционализация геополитики как науки

Обращение к обществу как базовой основополагающей инстанции позволяет по-новому взглянуть на геополитику как таковую. Большинство критиков классической геополитики ставят ей в вину как раз то, что она слишком схематично, и даже «мифологично», описывает горизонтальные связи между политикой и географией, не вскрывая их природы. Без обращения к обществу этого и нельзя сделать. Введение в геополитическую топику инстанции «общества» и прослеживание помимо «горизонтальных связей» между производными (политикой и географией) глубинных связей с обществом как базисом позволяют по-новому и научно осмыслить сами «горизонтальные связи», представляющиеся не чем-то автономным, но сложной проекцией на уровень производных тех смысловых полей, которые связывают каждую из них с общим истоком. Геополитика, которая долго не могла найти полноценной академической институционализации именно из-за того, что не учитывала первичности общества, начинает рассматриваться как социологическая дисциплина.

Социологическое понимание геополитики является не результатом искусственного наложения двух методов (социологии и геополитики), но выражает саму суть геополитики как дисциплины, фундаментализирует ее, позволяет впервые подойти к ее методологиям со всей строгостью, предъявляемой наукой.

И сама социология долго и трудно пробивала себе путь к признанию ее полноценной академической дисциплиной. Но сегодня никто не осмелится поставить под вопрос научность социологии. Геополитика же еще не прошла этого пути до конца, да и вряд ли сможет это проделать, оставаясь в первоначальных классических границах. Только в сочетании с социологией она сможет добиться признания в научном сообществе. В рамках политологии и политических наук геополитика всегда будет наталкиваться на то, что ее понятийный аппарат и методологии не будут вписываться в четкие критерии власти, права, закона, идеологии, того или иного политического института. При всей безусловной и наглядной эффективности геополитики, при всей достоверности ее выводов, заключений и прогнозов, в ней присутсвует «нечто», что ставит ее за рамки политологии и порождает новые и новые волны споров о ее «научности». Это «нечто» способна корректно интерпретировать, разъяснить и обосновать только социология. Поэтому рассмотрение геополитики с социологической точки зрения есть своего рода «спасение» геополитики, важнейший шаг на пути ее полноценной и окончательной институционализации[15].

---

 

Пространство как социальный концепт. Rex extensa

Как исторически и социологически сформировались наши пространственные представления? Как мы понимаем качественное пространство сегодня?

Пространство — социальный концепт. И у того пространства, с которым мы имеем дело сегодня, есть своя история. Речь идет не о пространстве, которое было всегда, есть сейчас и всегда останется неизменным, а о пространстве, возникшем как социальное явление в эпоху зарождения общества Модерна в западноевропейском  (не русском) контексте. Понятие пространства, которое сегодня считается единственным, разработал и ввел в оборот Р. Декарт в рамках своего философского мышления[16]. Он определил субъект как «res cogens», «вещь мыслящую», и объект -- как «res extensa», «вещь протяженную», «пространственную», находящуюся с другой стороны от мыслящего субъекта. Декартово понимание пространства, которое мы сегодня считаем «просто пространством», пришло в Россию через высшую и затем обычную школу в течение последних веков, начиная с петровских времен. В России это понимание укрепилось благодаря Санкт-Петербургскому и Московскому университетам, где в XVIII-XIX веках европейские и прежде всего немецкие преподаватели на немецком и латыни рассказывали русским о том, что такое пространство. Мы поверили им, затем сами несколько столетий транслировали такое представление о пространстве своим ученикам, и, наконец, пришли к уверенности, что «другого пространства вообще нет».

Несколько иначе, чем Декарт, понимал пространство Исаак Ньютон. Если для Декарта пространство совпадало с материей, из которой созданы вещи, то Ньютон мыслил пространство как особое объективное физическое начало, предшествующее вещам, в котором эти вещи располагаются. Но в обоих случаях речь шла о чем-то, что находится по ту сторону от человеческого субъекта, обладает автономной от него реальностью и принадлежит сфере объекта (у Декарта пространство есть аспект материальной вещи, причем ее главное свойство, а у Ньютона – самостоятельная, предшествующая материальным вещам объективная реальность).

Каково же это придуманное Декартом и Ньютоном пространство? Это пространство однородное, локальное (по Ньютону), не имеющее никаких качественных характеристик: другими словами, это пространство количественное. Каждая точка однородного, гомогенного количественного пространства является абсолютно равнозначной любой другой точке этого пространства и ничем от нее не отличается. Такое представление о пространстве возникло в рамках математического мышления Декарта в ходе развития западноевропейского общества в период Модерна[17]. Но что такое западноевропейское общество?

Главное определение западноевропейского общества состоит в том, что оно другое по сравнению с русским обществом. В каком смысле «другое»? В первую очередь, это «другое молчание», «европейское молчание». Западные европейцы молчат «о другом», «по-другому», а когда говорят на фоне этого молчания, то проговаривают то, что лежит в основе европейского языка, европейской философии, европейского мышления. Само представление о количественном, однородном, гомогенном пространстве есть уже «импортная» вещь. Такое пространство — это «концептуальный импорт»,  аналогичный импорту курток из болоньи или сапог на платформе в советское время. Из-за границы нам «прислали» это «количественное пространство», декартову «res extensa» (дословно, «протяженную вещь»), и оно основательно вошло в нашу науку. В школе на уроках физики, труда, геометрии и алгебры нам старательно объясняли, каково это пространство: нам повторяли, что оно однородно, протяженно, везде одинаково, что это математическое пространство.

В высшей школе с количественным пространством начинают работать уже как с чем-то само собой разумеющимся, и в результате мы оказываемся под абсолютным гипнозом того, что это и есть пространство как таковое, что другого пространства нет и не может быть, а если и есть, то представляет собой «иллюзию», «миф», «абстракцию».

Теория естественных мест Аристотеля

Что такое качественное пространство, с которым имеет дело геополитика? Прежде всего, это нечто совершенно иное, нежели количественное пространство.

Оперируя с качественным пространством, геополитика выносит за скобки однородное и локальное количественное пространство Декарта-Ньютона. Чтобы понять это, мы должны обратиться к социологии, которая (в особенности структурная социология[18]) демонстрирует, что представление о пространстве всецело определяется обществом и его установками. В обществе архаическом существует одно понимание пространства, в обществе средневековом (религиозном) другое, в обществе Модерна – третье, в обществе Постмодерна – четвертое и т.д. Каково общество – таково и пространство.

Представление о количественном пространстве в Новое время формировалось в споре со средневековой, схоластической, аристотелевской концепцией о неоднородности пространства и неравнозначности его ориентаций (анизотропия). Аристотель учил о наличии у вещей природных мест[19], с помощью чего он объяснял движение. Согласно Аристотелю, вещь движется, поскольку она перемещается из неправильного, неестественного положения в правильное, естественное. Каждая падающая, летящая, катящаяся вещь движется к себе домой. Почему летит стрела? Она летит домой, в сердце противника. Значит, сердце противника — это дом стрелы. У каждой вещи есть свое «естественное» место. И движение объясняется тем, что вещи стремятся вернуться на эти места. Таково представление Аристотеля, лежащее в основании всего его учения о природе.

Аристотелевская модель мира предполагает наличие нормативной конструкции, которая является целью всех природных и общественных вещей и явлений. Это «телос» (τελος -- по–гречески «цель», «конец»). Все живые и неживые вещи несут «телос», «цель» в самих себе, что определяется понятием «энтелехия» (неологизм Аристотеля, означающий буквально «несение цели в себе»). Пространство организовано в соответствии с этой нормативной конструкцией: оно сферично, его ориентации  (верх и низ, центр и периферия, право и лево, Север, Юг, Восток и Запад) имеют особые качественные характеристики. При этом совокупность вещей мира находится на определенной дистанции от своих естественных мест, то есть они смещены относительно нормативной конструкции. Тяготение к занятию естественного места и есть энергия движения вещи. Но это движение происходит не в пустоте, а среди других вещей, е также стремящихся занять свои места. Пересечение их траекторий, воздействия, оказываемые вещами друг на друга, мешают им достичь цели и составляют элемент случайности, объясняющей причину никогда не прекращающегося движения. Вещи хотят достичь цели, но у них не получается – им мешают другие вещи. Так развертывается динамика мира: в ней есть пространственная нормативная константа, полюс притяжения каждой вещи и есть совокупность «случайных» столкновений вещей между собой. Все это составляет структуру мирового пространства, обладающего двумя измерениями – постоянным (топика «естественного места» каждой вещи) и переменным (координаты конкретной вещи в данный момент времени, определяемые воздействиями других вещей и дистанцией от «естественного места»).

Это пространство является качественным, и оно было общепринятым и в древнегреческом мире (Аристотель не просто создал свою теорию пространства, но обобщил космологические представления разных философских школ его времени), и в европейском Средневековье. Католическая схоластика рассматривала космологию Аристотеля как догму, освященную высшим авторитетом церкви. Можно считать, что «качественное пространство» Аристотеля было преобладающим в течение длительного периода европейской истории – приблизительно с VIII-го по XVI-й века.

Относительность количественного пространства и отказ от него в современной науке

Появление количественного пространства является отрицанием аристотелевского качественного пространства. Творцы парадигмы Нового времени ясно понимали, что именно они отвергают. Новое время в первую очередь отвергло учение о естественных местах Аристотеля, то есть нормативную конструкцию мира и заложенную в самих вещах динамику движения к своему «телосу».

Здесь важно, что ученые Нового времени не просто «открыли истину о пространстве», не просто «доказали ложность представлений Аристотеля», но перешли к новому типу общества, в котором сменились доминирующие социальные представления, установки и ценности. Они перешли к иной социальной философии, которая конституировала совершенно другую Вселенную[20].

Концепция «res extensa», «количественного пространства», будучи точно таким же социальным конструктом, как и все альтернативные взгляды на пространство, применима исключительно в тех обществах, которые принимают основную философскую модель Нового времени и основывают представление об окружающем мире,  субъекте и объекте именно на ней. Иначе говоря, для западноевропейской науки Нового времени вплоть до Эйнштейна и Нильса Бора пространство действительно является количественным[21]. К концу периода Нового времени и к началу эпохи критического переосмысления его парадигм ньютоновские и декартовские представления о пространстве начинают подвергаться ревизии и корректироваться.

 Например, в квантовой механике Нильса Бора появляется представление о нелокальном пространстве. Чтобы понять, что такое «принцип нелокальности», следует вспомнить о смысле «принципа локальности». С точки зрения «принципа локальности» или «количественного пространства» происходящее в одной точке пространства нисколько не влияет на происходящее в другой, бесконечно удаленной от первой, точке. Принцип локальности проистекает из глубинного представления о пространстве как о чем-то однородном, безразличном, не имеющем внутренних ориентиров. В квантовой механике – в области бесконечно малых величин (элементарных частиц, кварков и т.д.) -- свойства локального пространства не сохраняются: то, что происходит на квантовом уровне в точке, бесконечно удаленной от данной, влияет на то, что происходит в данной точке.

Еще серьезнее изменилось представление о пространстве в синергетических моделях (С. Хакен, И. Пригожин), изучающих неинтегрируемые процессы и неравновесные состояния, модели хаоса и т.д. Новый взгляд на размерность пространства предлагает теория фракталов Б.Мандельброта, согласно которой декартовские координаты и, соответственно, трехмерное пространство представляют собой лишь рационалистические абстракции: в природе же нет прямых линий и гладких поверхностей, и соответственно, реальная геометрия природы, по меньшей мере, на одно измерение шире научной геометрии. Это значит, что любая прямая линия в природе двухмерна, любая плоскость трехмерна, а любой объем – четырехмерен. Наконец, совсем причудливые представления о пространстве можно встретить в современной физической «теории суперструн», в которой вводятся такие понятия, как «петлевое пространство», «мировой лист», «десятимерие», «голография» и т.д.

Социолог легко объяснит эти трансформации: меняется общество (от Модерна к Постмодерну) и вместе с ним меняется представление о пространстве; «пространство» Модерна уступает место «пространству» Постмодерна.

Однако сегодня в быту мы оперируем не с квантовым, фрактальным, хаотическим или петлевым пространством, как профессиональные физики, а со старомодным европейским пространством XVIII века – локальным, однородным, материальным, «объективным» и т.д.

Так примерно мыслил на заре ХХ века Владимир Ильич Ленин, когда он толковал материю в механицистском ключе ранних материалистов XVII-XVIII веков («материя – объективная реальность, данная нам в ощущениях»[22]). Ленинский взгляд на «объективный» мир отражал естественнонаучные представления европейцев раннего Модерна. Этот мир представлялся четко работающим по принципам картезианско-ньютоновской модели механизмом. Но уже в XIX веке эта модель стала ставиться под сомнение, а сегодня квантовое пространство вытеснило, по крайней мере, в науке, однородное и локальное картезианское пространство. Ленин этому сдвигу большого значения не придал: либо потому, что не следил за новыми тенденциями в фундаментальной науке, ограничиваясь научно-популярными брошюрами того времени, либо потому, что в России в конце XIX – начале XX веков все еще преобладал традиционно-религиозный взгляд на мир и для Ленина было важно утвердить «пространство» Модерна в обществе, где это было еще чем-то новым и «прогрессивным»,  в то время как в самой Европе «пространство» Модерна все чаще ставилось под сомнение новыми направлениями в науке.

Ленинский механицистский материализм и «объективизм» (с их наивными представлениями об устройстве мира, вещества и материи) сохраняли статус догматов на протяжении всего советского периода, и несколько поколений советских ученых воспитывались на этом как на не подлежащих сомнению «научных» аксиомах. Социологу было бы очевидно, что «научность» и «аксиоматичность» этих постулатов – явление исключительно идеологическое, политическое и социальное, но, видимо, именно по этой причине сама социология в советское время не приветствовалась и не изучалась. Тем не менее в сегодняшнем российском обществе, где марксизм-ленинизм и его догматы уже не являются общеобязательными и незыблемыми «истинами», мы сплошь и рядом имеем дело с наследием советского общества: большинство ученых воспитывались в советское время и были вынуждены принимать и транслировать его аксиомы; кроме того, сам процесс школьного образования до сих пор по инерции продолжает тиражировать именно механицистские и «объективистские», не подвергшиеся критическому переосмыслению и социологическому анализу, представления о материи и пространстве.

Поэтому мы вынуждены столь подробно останавливаться на объяснении того, что «пространство» есть социологический конструкт, а его свойства суть проекция доминирующих в данном конкретном обществе представлений. Нам все еще кажется, что свойства пространства объективны и принадлежат самому объекту. Так учил наивный материализм XVIII века, которого большинство современных ученых -- как западных, так и восточных -- давно не придерживается. И если мы не переступим через эти «объективистские», «материалистические» и «механицистские» предрассудки, мы не поймем ни социологии, ни геополитики.

Геополитика и пространственный смысл. Аристотель, архаика и феноменология

Рассмотрев разные варианты социологической трактовки пространства, мы приблизились к пониманию организации знания, методологии и предмета изучения в геополитике. Геополитика оперирует с качественным пространством и, значит, вовсе не с пространством классической науки Нового времени. Однородное, изотропное, локальное, механицистское, объективное, материальное пространство Декарта/Ньютона никак не может быть взято в качестве предпосылки для развертывания геополитической картины мира. Это, в частности, объясняет тот холодный прием, с которым геополитики столкнулись при попытках академической институционализации своих теорий в конце XIX – начале XX веков.

Геополитика оперирует с пространством, отличным от пространственной парадигмы классического Модерна. Однако мы можем заметить и другую социологическую закономерность: интерес к геополитике вновь проснулся в 1970-е годы, как раз в тот период, когда дали о себе знать процессы перехода западного общества к новой социологической парадигме – к парадигме Постмодерна. Этот переход не мог не повлиять на отношение к пространству: спектр приемлемых взглядов на природу пространства существенно расширился и геополитика перестала вызывать стойкое отторжение.

Можно ли заключить из этого, что геополитика – это наука постмодерна? Ответ на вопрос не очевиден: мы посвятили этому отдельную книгу[23]. Всплеск внимания к геополитике и ее запоздалая по сравнению с другими науками институционализация – признак именно постмодерна, но суть геополитики к этому не сводится. Она возникла тогда, когда Постмодерна не было и в помине, и развивалась несколько десятилетий как область прикладного анализа внешней политики, военной стратегии и международных отношений, не отдавая себе отчета в философской и онтологической обоснованности своих теорий. Многие методики геополитики были полезны и применимы на практике, поэтому англо-саксонские общества (Англия и США), где эта дисциплина получила наибольшее распространение, удовлетворялись этой практической значимостью и прагматической пользой. Поэтому, в определенном смысле, геополитика несет на себе явные следы Модерна, хотя и оперирует с представлением о пространстве, резко контрастирующим с тем, которое является аксиоматическим в науке Модерна.

Таким образом, геополитическое пространство – это особое явление, которое является сложным и может быть проанализировано одновременно на трех уровнях.

В-первых, геополитическое пространство несет на себе многие признаки аристотелевских воззрений, то есть выражает собой пространственные представления традиционного общества. С точки зрения геополитики совершенно не безразлично, где происходит тот или иной процесс и с каким конкретно обществом мы имеем дело. И в зависимости от того, к какой точке земли будет относиться то или иное явление, как бы оно ни было похоже на происходящее в других точках, его смысл будет всегда толковаться по-новому.

С точки зрения качественного пространства место нахождения явления, например, месторасположение общества, пространственный рельеф, ландшафт территории, где происходит то или иное событие (будь то береговая или сухопутная зоны, река или гора, болото или лес), чрезвычайно важны для установления смысла этого явления, его анализа и прогнозов относительно дальнейших последствий. Пространство не пустота, не преграда или отсутствие преграды, например, для прокладки железнодорожных путей или бетонной автотрассы. Это некая смысловая среда («Raumsinn» – «пространственный смысл», по выражению немецких геополитиков), которая не просто влияет на общество, но определяет его структурные особенности. В значительной степени общество, помещенное в то или иное пространство, меняет свое содержание. Иначе говоря, пространство в геополитике является смыслообразующим. Пространство придает смысл явлениям, событиям, процессам, институтам, выступая как интерпретационная, герменевтическая инстанция.

Качественное пространство нам дано как живой окружающий нас мир. Пространство, данное нам феноменологически, всегда имеет определенный рельеф – морской или горный, низинный или холмистый, речной или пустынный. Оно никогда не является пустымматематическим пространством Декарта, это не «res extensa», это всегда ландшафт. Таким образом, понятие ландшафта может быть взято в качестве одного из главных свойств качественного пространства. Абстрактного пространства, с которым имеет дело научное мышление Нового времени, мы не знаем, оно не дано нам в опыте. В опыте нам дано созерцание ландшафта.

Если, конкретизируя, говорить о русском пространстве, то это всегда пространство большое[24], обязательно без конца и края, чтобы можно было заблудиться, куда-то пойти и не дойти, не там свернуть, и, в конце концов, пропасть в этом пространстве или спастись в его бескрайности. Если, в свою очередь, говорить о японском пространстве, то это всегда будет маленькое пространство. Это совершенно разные восприятия пространства, а феноменологически – это разные качественные пространства.

Качественное пространство, состоящее из различий, никогда не ровное пространство, оно всегда имеет борозды, подъемы и впадины. Именно такое пространство характерно для человека, главным свойством которого является интенсивное различение. Если посмотреть на пространство математическими декартовыми глазами, в нем способность различения замирает или становится ледяной, как во дворце Снежной королевы. А человеческое различение, напротив, подвижное, динамичное, живое. Мы всё время различаем, отличаем и живем этим различением. Такое феноменологическое качественное пространство запечатлено в нашем языке.

Исходя из самого языка, легко понять, о чем здесь идет речь, поскольку язык оперирует с качественным пространством. Если мы говорим «вверх», то подразумеваем «взлетать» или «подниматься», если «вниз», то --  «падать» или «спускаться». Язык не позволяет нам сказать «спускаться вверх». Пространство языка качественное, аристотелевское, и нам легко это понять. А в рамках количественного пространства механицистской модели, строго говоря, невозможно употребить такие понятия, как «спуститься» или «подняться». Здесь следует использовать термин «переместиться». «Некто переместился», но не важно куда, поскольку в количественном пространстве у вещи нет «естественного места».

Итак, геополитика имеет дело с качественным пространством и с теми процессами, которые развиваются в качественном пространстве. Поэтому геополитика оперирует не с пространством Декарта и его ортогональными координатами, а с пространством Суши и Моря, структура которых намного более сложна и многомерна.

 Всякое пространство с точки зрения геополитического подхода, равно как и с точки зрения феноменологии человеческого интенсивного восприятия, является либо сухим, либо влажным, либо высоким, либо низким, либо близким, либо далеким. Поэтому геополитику и ее методы так легко осваивать даже людям, не имеющим специальной научной подготовки. Аппарат геополитических представлений воспроизводит феноменологические структуры обычного человеческого восприятия окружающей действительности. Геополитика оперирует с аналогом «жизненного мира» и привычными, часто употребляемыми, бытовыми ассоциациями. В эпохи традиционного общества эта связь между наивным «жизненным миром» и научными теориями была более прямой и крепкой. Мы с полным основанием можем отнести геополитическое пространство и к аристотелевскому, и к религиозно-мифологическому, и к  феноменологическому, связанному с «жизненным миром», отношению людей к тому, в чем они пребывают.

Таким образом, один слой геополитического пространства мы идентифицируем с пространственными представлениями, предшествующими эпохе Модерна – то есть с мифологическим, архаическим и феноменологическим пространством.